Дома города это груды грязного кирпича

Что 6,3 Землетрясение может сделать для города

Я не знаю, чего мы ожидали, когда приехали в Крайстчерч.

Мы знали, что разрушительное землетрясение потрясло Новую Зеландию меньше недели назад, но мы привыкли к тому, что СМИ переполняют чрезвычайные ситуации. Мы ожидали, что ущерб будет локализован и что весь город будет в рабочем состоянии и функционирует.

Мы не ожидали, что все будет так плохо, как их изобразили СМИ; мы думали, что они, вероятно, снова и снова показывали одни и те же поврежденные здания в эпицентре в новостях.

Жители ям

Сведения о дате основания кирпичных заводов Плугатырёвых разнятся, но доподлинно известно, что их было два. Один находился не в Ростове, а на землях, которые тогда принадлежали Гниловской станице Области Войска Донского. А второй завод располагался на городской окраине, за рекой Темерник, примерно там, где сейчас стоит памятник Стачке 1902 года (въезд в Железнодорожный район).

В то время здесь была огромная промышленная зона. Кирпичный завод Плугатырёва граничил с газовым заводом. С другой стороны лепились в беспорядке купеческие склады, «рыбоспетные» заводы, где засаливали и вялили донскую рыбу. Здесь же расположились пивной и механический завод, выпускавший сельхозорудия. А над всем этим, по обрывам, теснились саманные и камышовые хибарки Затемерницкого поселения.

Ранним утром на заводах истошно выли гудки и по кривым улочкам тысячи бедно одетых людей во мгле спускались к фабрикам и мастерским. Ручеёк работников втекал и в ворота кирпичного завода Плугатырёвых. Здесь были устроены длинные навесы, крытые соломой и досками, под ними сушили свежеформованный кирпич, за навесами складывали кирпич уже полностью готовый.

В центре двора огромный колодец — печь для производства извести. Это был ещё один важный промысел хозяина завода. Холм, на котором сегодня установлен памятник Стачке 1902 года, состоит из камня-известняка. Поэтому каменоломни завода были здесь же.

Газеты того времени часто сообщали об авариях в этих карьерах-каменоломнях. То засыплет камнем одного из рабочих, то обвалятся стойки, поддерживавшие своды подземелий. Фабрично-заводская инспекция (была в то время и такая!) постоянно закрывала то один, то другой карьер Плугатырёвых, а иногда и весь завод за недобросовестное отношение к условиям труда рабочих.

В архивах сохранился «Протокол осмотра жилищ рабочих кирпично-известкового завода А. Плугатырёва», датированный 5 августа 1904 года, который проводили представители инспекции:

«Казарма, назначенная под квартиру и столовую для рабочих по выделке кирпича совершенно не пригодна для жилья, так как представляет собой полуразрушенное здание с наполовину обрушенной крышей, вследствие чего во время дождя вода должна свободно проникать в жилое помещение. Всё помещение крайне грязно, темно, и пол его находится значительно ниже поверхности земли.

Для жилья сроковых рабочих кирпичного завода в земле близ завода вырыты четыре ямы длиной около 6 аршин (примерно 0,7 метра), шириной около 3 аршин и глубиною около 2 аршин. Ямы эти покрыты камышом с землею и совершенно лишены окон и какой бы то ни было вентиляции. Каждая яма предназначена для 4 человек. Такое жильё едва ли пригодно даже для домашних животных.

Помещений для жилья и ночлега для многих заводских рабочих не имеется; часть рабочих, по заявлению владельца, спят на сеновале под конюшней, который, конечно, совершенно не пригоден для жилья; часть же рабочих ночует под открытым небом. На вопрос, где же эти рабочие должны сохранять свои вещи, владелец ответил, что у них обыкновенно ничего не бывает, а потому-де им не нужно и помещения. Казарма, где помещаются рабочие известкового завода, содержится в невозможно грязном состоянии.

Пол весь состоит из рытвин и ухабов. Всюду на нём груды сора. Стены, окна и потолок крайне загажены мухами и покрыты пылью и паутиной. Северная стена помещения сырая. Для спания рабочих имеются нары из кое-как сколоченных нестроганых досок. Никаких постельных принадлежностей владельцем не даны, и рабочие спят на куче тряпья.

В этой казарме мы застали больного рабочего с обожжёнными известью ногами, покрытыми волдырями, от ожогов стопы ног у него смазаны мазью и завернуты в невероятно грязные до чёрного цвета онучи. Владелец заявил, что в конторе у него при аптечке имеется достаточный запас перевязочного материала; но когда врач попросил предъявить ему этот материал, владелец ответил, что, вероятно, накануне весь этот материал вышел. »

Блокада глазами человека

Приходите 14 апреля в Лекторий Политеха: Сергей Яров, автор книги «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда», лауреат премии «Просветитель», прочитает лекцию «Дома блокадного Ленинграда». В исследованиях Сергей Яров опирается на огромный и бесценный материал – личные дневники блокадников, записи, не предназначенные для чужих глаз или, напротив, сделанные в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь прочитает их. «Смертное время», о котором рассказывает Сергей Яров в книгах «Блокадная этика» и «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда», не абстракция, это страшные страницы биографии отдельных людей – у каждого есть имя, у каждого до блокады была жизнь. У некоторых была она и после блокады.

Мы выбрали несколько отрывков из книги, получившей премию 2014 года. Почитайте.

Манильский синдром: Уроки выживания в филиппинской столице

Забудьте о личном пространстве, таксометрах и горячей воде. Манила — географическое пространство с особыми химическими свойствами. Город-кофеин, город-дофамин, город-озверин. Самый громкий в Азии Новый год и самый медленный интернет — это здесь. Самый грязный воздух и самое низкое небо — тоже здесь. Бои петухов и карликов, караоке в каждом дворе, пиво из двухлитровых бутылей, стимпанковый транспорт, худшие в мире пробки, сквоттинг-легалайз и взрывающая мозг уличная еда — всё это Манила.

Введение в географию

В сравнении с малазийским Куала-Лумпуром, сохранившим по всему городу островки настоящих джунглей, Манила напоминает груду разноцветных кирпичей. В отсутствие растительной тени город напитывается солнцем и плавит подошвы. Бетоном укатаны все улицы, проспекты и дворы; раскалённый, он не остывает даже ночью. К обеду верхние этажи домов превращаются в печку, жизнь там возможна, лишь пока работает кондиционер.

Здесь нечасто увидишь диких птиц, зато многие манильцы держат в домах бойцовских петухов, ласкающих слух своими перекличками даже в центральных районах. Но что считать центром города — вопрос спорный: отсчёт можно вести от церкви Кьяпо, от исторического квартала Интрамурос, от китайского квартала, от застроенного небоскрёбами пятака Бизнес-сити, от любого другого места, которое вам понравится. Столица, или Большая Манила, сшита из шестнадцати городков, лишь шесть из которых принято считать собственно Манилой.

Халк, Супермен и Железный человек, случись им пролететь над Манилой, изумились бы её хаотичности. Им открылся бы сканворд разноцветных жестяных крыш, свечи небоскрёбов, извивы речной ленты в мозаичной мешанине улиц и переулков. Манила плевать хотела на геометрические аксиомы Евклида; здесь популярны Х-образные перекрёстки, а проспекты запросто могут прорезать жилой район по диагонали, породив целую улицу ромбовидных, треугольных, как кусок торта, и вовсе плоских домов-ширм толщиной в полкомнаты.

В этой паутине разбегающихся тропок теряются даже бывалые таксисты. Проблема не только в манильских пробках, но и в хитрой системе водительских лицензий, разрешающих въезд лишь в некоторые районы.

Места, цены, порядки

Вопреки рекламе, Филиппины — место недешёвое. Цены за кровать или чулан без удобств начинаются от 12 долларов, и торговаться не принято. Понятия филиппинцев о шике испорчены их уровнем доходов: тому, для кого горячая вода — атрибут сладкой жизни, не объяснишь, почему туристы, расхваливающие филиппинские красоты, всё же предпочитают тратить деньги в Таиланде. Давление государственной машины тоже даёт о себе знать: филиппинская бюрократия за год высасывает из украинца около тысячи долларов за одно только продление виз.

Ezra Acayan / NurPhoto / Corbis / East News

Вне Манилы много интересного. Куски суши с нетронутой природой обнаруживаются на острове Палаван, пещеры с дохристианскими мумиями и висящие на скалах гробы — на севере Лусона, китовые акулы — на Себу, заповедник долгопятов и холмы невиданных форм — на Бохоле, самые белые пляжи — на Боракае. За пределами столицы царствует История: люди живут с огородов и рынков, готовят еду на дровах, пьют кокосовый самогон, ложатся после заката и встают с петухами. Магазины закрываются в семь, банки — в четыре. Книг филиппинцы не читают, но обожают сплетни. Чем дальше от столицы, тем экзотичнее средства передвижения (мне приходилось видеть самодельные жестяные микробусы, педальные коляски-педикэбы и мотоциклы, сваренные из арматуры и железных труб), поэтичнее природа, аутентичнее пляжи, слаще кухня.

Почти все знают английский и всегда готовы рассказать тысячу удивительных историй. Что на севере страны, где растят марихуану дохристианские племена, шашлык делается из котов и крыс; а ещё северяне едят собачатину, считая её афродизиаком. Что на юге острова Минданао белых людей воруют исламисты и ждут выкупа, а если выкупа нет — прикапывают в лесу. Что на 7 тысяч островов, заселённых 100 миллионами людей, действуют более сотни языков и наречий. Живописная филиппинская глубинка, где клановость и дружелюбие сосуществуют с утыканными стеклом заборами, — тема для отдельного рассказа. Но поскольку урбанистика всегда влекла меня сильнее буколики, я выбрал Манилу.

Режим продолжения огня

Вторник стал самым напряженным днем в зоне нагорно-карабахского конфликта с момента заключения в Москве в ночь на 10 октября соглашения о гуманитарном перемирии. Корреспонденты “Ъ” по обе стороны линии разграничения убедились в том, что режим прекращения огня не соблюдается. Александр Черных тайными тропами добирался до карабахского города Мартакерт, находящегося под обстрелами, и постоянно слышал звуки взрывов как от «входящих», так и от «исходящих» ракет. А Кирилл Кривошеев попытался попасть на окраину азербайджанского города Тертер, где уже был в момент вступления в силу перемирия, но не смог этого сделать из-за обстрелов с армянской стороны.

Если громко — значит, «исходящие»

На четвертый день гуманитарного перемирия Степанакерт — столица непризнанной Нагорно-Карабахской республики — как будто совсем возвратился к довоенной жизни. Махнешь рукой на блокпосту — и каждый второй водитель готов подвезти тебя в соседний Шуши (по-азербайджански — Шуша; 7 км от столицы). Каждый третий согласен ехать в Ходжалы (официально — Иванян, но армяне по привычке называют поселок так же, как азербайджанцы; 11 км). Но в Мартакерт (он же Агдере; 50 км) не едет никто.

Мартакертский район будто отделен черной завесой. Услышав это название, карабахцы перестают улыбаться и спрашивают: «Ребята, зачем вам туда? Там бахает. И прилетает».

Во вторник российские журналисты все-таки нашли водителя, который готов «сгонять по-быстрому» в Мартакерт. Первые полчаса пути Джаник-джан разнообразно ругается в адрес «турок» на армянском и русском языках. Так мы пролетаем Ходжалы и въезжаем в Аскеран (другое название — Майраберд). Отсюда открывается прямой путь на Мартакерт — ехать минут 40. Но это если повезет: шоссе обстреливается с самого начала конфликта. «Дорога смерти»,— подняв палец, произносит Джаник-джан. Он останавливается на блокпосту в начале трассы, советуется с военными и принимает решение ехать в обход. Мы даже не собираемся спорить.

Читать еще: Райффайзенбанк как подключить смс уведомления

Что нужно знать о конфликте в Нагорном Карабахе

Тайными тропами ехать часа четыре. Проезжая по горному серпантину, мы любуемся лесом: здесь на каждой вершине можно построить шале и принимать туристов. Сворачивая на грунтовки, кашляем, глотая желтую пыль. Впереди трясется зеленый грузовичок, в кузове штабелями уложены деревянные ящики, по виду — с боеприпасами. Обгоняем его и видим, как другой грузовик везет артиллерийское орудие. Туризм резко закончился.

«Снаряд беспилотника стоит дорого,— объясняет он экономику современной войны.— По одной легковой машине бить не будут. А вот рядом с колонной легко схлопотать».

Километров через десять мы видим на обочине раскуроченный БТР.

«Может это с прошлой войны?»— надеюсь я.

Вокруг, разбросанные взрывом и присыпанные серым пеплом, валяются патроны, саперные лопатки, застывшие капли расплавленного свинца. На кустах повисли обрывки военной формы.

Мы проскакиваем пару заброшенных поселков — вот они точно стоят пустые еще с прошлой войны. Я вспоминаю, как пару дней назад спросил жительницу Мартуни, которая пряталась в подвале от бомбежек, куда после распада СССР делись ее соседи-азербайжданцы. «Они ушли». Вот и отсюда все ушли. Развалины каменных домов оплели сухие колючки, над дорогой нависают гранатовые деревья; никому не нужные спелые плоды покрылись серой пылью. Единственное яркое пятно — красно-сине-оранжевый флаг Нагорного Карабаха над одним из сохранившихся строений.

Бои в Карабахе. Сводка за 13 октября

В паре километров от Мартакерта натыкаемся на жилое сельцо; Джаник-джан тормозит у магазина и выскакивает обняться с такими же пожилыми мужчинами. Он гордо говорит, что везет российских журналистов. Мы пожимаем протянутые руки — и тут совсем рядом раздается оглушительный звук взрыва. Испуганно пригибаюсь и рвусь к магазину, в укрытие. «Если громко — значит, «исходящие»»,— успокаивает меня опытный фотограф. «Это наши, да»,— подтверждают местные. Через секунду уже с другой стороны слышен взрыв потише — вот это уже «входящие». Но в укрытие никто не торопится.

« Каждый день такое,— машет рукой усатый мужчина в камуфляжной куртке.— Думаю, снарядов 500 по нам уже выпустили за последние дни».

Может, он и преувеличивает, но несильно: канонада не затихает, «входящие» и «исходящие» громыхают каждые полминуты. Все-таки захожу в магазин и спрашиваю у хозяина:

— А к вам куда самое близкое прилетало?

— Метров двести отсюда. Вот, посмотрите.

Он достает из-под прилавка небольшой осколок, показывает нам, потом просит «быть гостями и взять все, что нужно». Мы отказываемся, он настаивает и достает из холодильников воду. Бутылки теплые, электричества нет 14 дней. «Я включаю машину, от нее идет ток, через преобразователь я заряжаю телефон, компьютер, так и живем»,— объясняет хозяин. На улице снова начинается канонада. Грузимся в «Опель» и через пару километров проезжаем табличку «Мартакерт». В фильме она обязательно была бы изрешечена пулями, но в жизни этого не требуется, нужный фон создают пустые улицы и громкие взрывы, от которых звенит в ушах. Куда прилетает, не видно — и от этого еще страшнее.

Последствия ракетного обстрела школы

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Последствия ракетного обстрела жилого дома

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Последствия ракетного обстрела поселка

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Последствия ракетного обстрела поселка

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Разрушенная военная техника после обстрелов Мартакерта

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов купить фото

Патроны, найденные после обстрелов Мартакерта

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов купить фото

Последствия ракетного обстрела школы

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Последствия ракетного обстрела жилого дома

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Последствия ракетного обстрела поселка

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Последствия ракетного обстрела поселка

Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков купить фото

Разрушенная военная техника после обстрелов Мартакерта

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов купить фото

Патроны, найденные после обстрелов Мартакерта

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов купить фото

Джаник-джан тормозит. Пригибаясь, мы бежим к разрушенному частному дому. Фотографы и видеооператор хладнокровно документируют все, что видят: гараж разодран в клочья, на земле — стекло, битый шифер, какие-то трубы, закрученная сетка-рабица, кровавые перья от убитых куриц. Над ухом безостановочно громыхают «входящие» и «исходящие», утренний гостиничный завтрак подступает к горлу.

Я бегу к нему через двор, хрустя битым стеклом, пытаюсь подхватить на руки — но тут раздается очередной разрыв и котенок от страха прячется обратно в шифер. Оттуда его уже не достать.

С улицы сигналит водитель, мы мчимся к нему. «Видишь там церковь впереди разрушенная? Давай туда!» — командует фотограф. Но Джаник-джан внезапно упирается. «У меня это четвертая война! — перекрикивает он взрывы.— Когда я говорю *** (кошмар.— “Ъ” ) — значит, тут ***. Нечего здесь делать, нет больше никакого Мартакерта». Мы едем обратно.

Километров через десять канонада становится тише, а мы видим у дороги военный патруль. Трое смущенных парней 23–25 лет, все из Степанакерта, все добровольцы. Они отлично говорят по-русски.

« Наши отцы на прошлой войне воевали, теперь наша очередь,— объясняет один.— Но они и сейчас воюют, просто на другом участке».

Мы спрашиваем, было ли здесь вообще перемирие. «Никакого перемирия пока нет,— смеется его товарищ.— «Лоры» сюда прилетают (имеется в виду израильский комплекс LORA с баллистической ракетой.— “Ъ” ), «Полонезы», «Грады». В основном по нам работают «Градами»».

Прощаемся и уезжаем. Парни машут нам вслед. Километров через 20 мы просим Джаника остановиться — перекурить в безопасном, кажется, месте. И через несколько секунд снова слышим рядом грохот разрыва — «входящего» или «исходящего».

В самый «Солнцепек»

О перемирии ничего не напоминало и в Азербайджане. «В ночь на 13 октября общая обстановка на агдере-агдамском и физули-гадрутском направлениях оставалась напряженной,— сообщили еще утром в Минобороны страны.— В результате действий, предпринятых азербайджанской армией, на разных направлениях фронта были уничтожены и выведены из строя большое количество живой силы, три РСЗО БМ-21 «Град», один ЗРК «Тор-М2КМ», одна ЗСУ-23–4 «Шилка», две БМП-2, три орудия 2А36 «Гиацинт-B», одна зенитная пушка КС-19, одна гаубица Д-20, три БПЛА, а также несколько единиц автомобильной техники противника».

Едем в приграничный город Тертер. По радио уже несколько дней крутят только патриотические песни. Главный хит — рок-композиция «Ates» («Огонь») Джейхуна Зейналова, Нармин Каримбаевой и группы Nur. «Ненависть, ненависть, ненависть — врагу,— особенно четко выговаривают исполнители в припеве.— Поклон, поклон, поклон — родине». Есть там и про Карабах, который «в отчаянии зовет к возмездию».

По дороге встречаем несколько грузовиков Turk Kizilay — турецкого Красного Полумесяца. Остановка на блокпосту уже знакомая, а вот звуковой фон — не тот, что раньше.

Это подтверждает и воронка, которую встречаем прямо на дороге.

Корреспонденты “Ъ” — о ситуации в Нагорном Карабахе и Азербайджане

Проспект в центре Тертера с пальмами и платанами ожидаемо назван в честь президента (в 1993–2003 годах) Гейдара Алиева. В фонде его имени работает и парень, который сидит прямо здесь, на бордюре. Он отдыхает — только что закончил измазывать свой белый микроавтобус Mercedes Vito ровным слоем грязи. Потом, зачерпнув воду из неработающего фонтана, все же отмыл фары, чтобы хоть как-то светили. Наконец, снова зачерпнул грязи и аккуратно обвел контуры фар, чтобы не осталось ни одно белого участка. Оказалось, он возит турецких журналистов и измазать машину решил, чтобы ее не засекали беспилотники. Работы у журналистов хватает — уезжать пока никакого смысла нет.

Хотим доехать до поселка на окраине, где в субботу встречали перемирие. Но сегодня туда не попасть: артиллерия, кажется, стреляет именно по нему. Поэтому останавливаемся во дворе дома с огромной дырой в стене и выходим посмотреть.

Ехать дальше точно нельзя: несколько раз свист снаряда слышно так близко, что невольно подбегаешь к кирпичной стене. Все квартиры в разбомбленном подъезде — на замке, стучать бессмысленно: там никого нет. По бетонному забору на другой стороне улицы бегают бесхозные куры. И там же, у мусорного бака, валяются их мертвые сородичи. Среди них один фазан — их здесь тоже разводят как домашнюю птицу.

Разочарованные, что не удастся поговорить с людьми в бомбоубежищах на окраине (если, конечно, они еще не уехали, поняв цену перемирия), возвращаемся к подвалу главы района Мустагима Мамедова: может, обстрел прекратится и мы все же доедем, куда хотели. Но тут раздается звон гусениц, и прямо по центру города проезжает тяжелая огнеметная система «Солнцепек». А потом — еще одна. Солдат высовывается из люка и сначала машет рукой, а потом как будто показывает: «Не снимай!» Снимать любых военных и их технику в Азербайджане и правда запрещено.

Военнослужащие во время патрулирования

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов купить фото

Военнослужащие во время патрулирования

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов купить фото

Джон Стейнбек: Русский дневник

Американский классик о своем путешествии по СССР

В 1947 году американский писатель Джон Стейнбек вместе с фотографом Робертом Капой совершил путешествие по Советскому Союзу. За время своей поездки он успел побывать в Москве, Киеве, Сталинграде, Тбилиси и Батуми. Впечатления от увиденного он оставил в своей книге «Русский дневник». Мы выбрали из нее несколько интересных отрывков.

Москва

Мы ужинали с Суит-Джо Ньюменом и Джоном Уокером из «Тайма» и спросили, заметили ли они, что люди здесь совсем не смеются. Они сказали, что заметили. И еще они добавили, что спустя некоторое время это отсутствие смеха заражает и тебя, и ты сам становишься серьезным. Они показали нам номер советского юмористического журнала «Крокодил» и перевели некоторые шутки. Это были шутки не смешные, а острые, критические. Они не предназначены для смеха, и в них нет никакого веселья. Суит-Джо сказал, что в других городах все по-другому, и мы сами увидели это, когда поехали по стране. Смеются в деревнях на Украине, в степях, в Грузии, но Москва ― очень серьезный город.

Все уверяли нас, что за пределами Москвы все будет совершенно иначе, что там нет такой суровости и напряженности. И действительно. Прямо на летном поле нас встретили украинцы из местного ВОКСа. Они всё время улыбались. Они были веселее и спокойнее, чем люди, с которыми мы встречались в Москве. И открытости и сердечности было больше. Мужчины ― почти все ― крупные блондины с серыми глазами. Нас ждала машина, чтобы везти в Киев.

Наверное, когда-то город был очень красив. Он намного старее Москвы. Это — прародитель русских городов. Расположенный на холме у Днепра, Киев простирается вниз в долину. Некоторые из его монастырей, крепостей и церквей построены в XI веке. Некогда это было любимое место отдыха русских царей, и здесь находились их дворцы. Его общественные здания были известны по всей России. Киев был центром религии. А сейчас Киев почти весь в руинах. Здесь немцы показали, на что они способны. Все учреждения, все библиотеки, все театры, даже цирк ― все разрушено, и не орудийным огнем, не в сражении, а огнем и взрывчаткой. Университет сожжен и разрушен, школы в руинах. Это было не сражение, а безумное уничтожение всех культурных заведений города и почти всех красивых зданий, которые были построены за последнюю тысячу лет. Здесь хорошо поработала немецкая культура. Одна из маленьких побед справедливости заключается в том, что немецкие заключенные помогают расчищать эти руины.

Читать еще: Как установить домашний интернет билайн на компьютере

Сталинград

Сталинград ― город, вытянувшийся по берегу Волги почти на 20 километров и максимальной шириной всего в 2 километра. Нам и раньше приходилось видеть разрушенные города, но большинство из них было разбомблено. Это был совсем другой случай. В разбомбленном городе некоторые стены все-таки остаются целыми; а этот город был уничтожен ракетным и артиллерийским огнем. Сражение за него длилось месяцами: он несколько раз переходил из рук в руки, и стен здесь почти не осталось. А те, что остались стоять, были исколоты, изрешечены пулеметным огнем. Мы читали, конечно, о невероятной битве под Сталинградом, и когда смотрели на этот разрушенный город, нам в голову пришла мысль: если город подвергается нападению и разрушаются его дома, именно эти руины и служат хорошим укрытием для защищающей город армии, ― превращаются в бункера, щели и гнезда, из которых практически невозможно выбить решившие стоять до конца войска. Здесь, в этих страшных руинах, и произошел один из основных поворотных пунктов войны. Это случилось, когда после месяцев осады, атак и контратак немцы в конце концов были окружены и захвачены; и даже самым невежественным из них чутье подсказывало, что война проиграна.

На центральной площади лежали развалины того, что раньше было большим универмагом ― последний опорный пункт немцев после окружения. Фон Паулюса захватили именно на этом месте, здесь же и завершилась осада.

На другой стороне улицы находилась отремонтированная гостиница «Интурист», в которой мы должны были остановиться. Нам дали две большие комнаты. Из наших окон были видны груды обломков, битого кирпича, бетона, измельченной штукатурки; среди руин росли странные темные сорняки, которые обычно появляются в разрушенных местах. За то время, пока мы были в Сталинграде, мы все больше и больше поражались, какое огромное пространство занимают эти руины, и самое удивительное, что эти руины были обитаемыми. Под обломками находились подвалы и щели, в которых жило множество людей. Сталинград был большим городом с жилыми домами и квартирами, сейчас же ничего этого не стало, за исключением новых домов на окраинах, а ведь население города должно где-то жить. И люди живут в подвалах домов, в которых раньше были их квартиры. Мы могли увидеть из окон нашей комнаты, как из-за большой груды обломков появлялась девушка, поправляя прическу. Опрятно и чисто одетая, она пробиралась через сорняки, направляясь на работу.

Мы не могли себе представить, как им это удавалось. Как они, живя под землей, умели сохранять чистоту, гордость и женственность. Женщины выходили из своих укрытий и шли на рынок. На голове белая косынка, в руке ― корзинка для продуктов. Все это было странной и героической пародией на современную жизнь.

Но мы столкнулись, однако, с одним ужасным исключением. Прямо перед гостиницей, на месте, куда непосредственно выходили наши окна, была небольшая помойка, куда выбрасывали корки от дынь, кости, картофельные очистки и другой подобный мусор. Чуть дальше за этой помойкой был небольшой холмик, похожий на вход в норку суслика. Каждое раннее утро из этой норы выползала девочка. У нее были длинные босые ноги, тонкие и жилистые руки, а волосы были спутанными и грязными. Она казалась черной от скопившейся за несколько лет грязи. Но когда она поднимала лицо, это было самое красивое лицо, которое мы когда-либо видели. У нее были глаза хитрые, как у лисы, но какие-то нечеловеческие. У нее было лицо вполне нормального человека. В кошмаре сражающегося города что-то произошло, и она нашла покой в забытьи. Она сидела на корточках и подъедала арбузные корки, обсасывала кости из чужих супов. Обычно она проводила на помойке часа два, прежде чем ей удавалось наесться. А затем она шла в сорняки, ложилась и засыпала на солнце. У нее было удивительно красивое лицо, а двигалась она на длинных ногах с грацией дикого животного. Обитатели близлежащих подвалов редко разговаривали с ней. Но однажды утром я увидел, как из другой норы вышла какая-то женщина и дала девочке полбуханки хлеба. Та схватила его почти рыча и прижала к груди. Она глядела на женщину, которая дала ей хлеб, глазами полубезумной собаки и следила за ней с подозрением, пока женщина не ушла к себе в подвал, а потом отвернулась, спрятала лицо в ломте черного хлеба и как зверь смотрела поверх этого куска, водя глазами туда-сюда. А когда она вгрызлась в хлеб, один конец ее рваного и грязного платка соскользнул с молодой немытой груди, и она совершенно автоматически прикрыла грудь, поправив платок и пригладив его удивительно женственным жестом.

Культ личности

Все в Советском Союзе происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока. Его портрет висит не то что в каждом музее ― в каждом зале музея. Его статуи установлены у фасадов каждого общественного здания. А его бюст — перед всеми аэропортами, железнодорожными вокзалами и автобусными станциями. Бюст Сталина стоит во всех школьных классах, а портрет часто висит прямо напротив бюста. В парках он сидит на гипсовой скамейке и обсуждает что-то с Лениным. Дети в школах вышивают его портрет. В магазинах продают миллионы и миллионы его изображений, и в каждом доме есть по крайней мере один его портрет. Одной из самых могучих индустрий в Советском Союзе является, несомненно, рисование и лепка, отливка, ковка и вышивание изображений Сталина. Он везде, он все видит. Концентрация власти в руках одного человека и его увековечение внушают американцам чувство неприязни и страха, им это чуждо и ненавистно. А во время общественных празднеств портреты Сталина вырастают до немыслимых размеров. Они могут быть высотой с восьмиэтажный дом и 50 футов шириной. Его гигантский портрет висит на каждом общественном здании.

Мы разговаривали об этом с некоторыми русскими и получили разные ответы. Один ответ заключался в том, что русский народ привык к изображениям царя и царской семьи, а когда царя свергли, то необходимо было чем-то его заменить. Другие говорили, что поклонение иконе ― это свойство русской души, а эти портреты и являются такой иконой. А третьи ― что русские так любят Сталина, что хотят, чтобы он существовал вечно. Четвертые говорили, что самому Сталину это не нравится и он просил, чтобы это прекратили. Но нам казалось, что то, что не нравится Сталину, исчезает мгновенно, а это явление, наоборот, приобретает более широкий размах. Какова бы ни была причина, очевидно одно: все в России постоянно находится под сталинским взором ― улыбающимся, задумчивым или суровым. Это одна из тех вещей, которую американец просто не в состоянии понять. Есть и другие портреты и другие скульптуры. И по размеру фотографий и портретов других лидеров можно приблизительно сказать, кто за кем идет после Сталина. Например, в 1936 году вторым по величине был портрет Ворошилова, сегодня, несомненно, Молотова.

Союз писателей Грузии

Тифлисский союз писателей пригласил нас на небольшой прием. Надо сознаться, мы были немного напуганы, потому что подобные собрания обычно превращаются в нечто крайне литературное, а мы люди не совсем того круга. Кроме того, мы знали, что грузины очень серьезно относятся к своей литературе: их поэзия и музыка значительно обогатили мировую культуру, и притом поэзия их очень древняя. Стихи читают все, а не только отдельные люди. В местах захоронения на холме мы видели, что их поэты погребены наравне с царями, но во многих случаях поэта помнят, а царя забывают. А один древний поэт, Руставели, написавший великую эпическую поэму под названием «Витязь в тигровой шкуре», почитается в Грузии как национальный герой, и его стихи читают и знают наизусть даже дети, а изображения его можно видеть повсюду.

Мы боялись, что встреча с писателями будет для нас довольно утомительной, но все же пошли. Нас принимали человек двадцать мужчин и три женщины. Мы сели на стулья, расставленные по кругу, и стали смотреть друг на друга. Сначала была приветственная речь в нашу честь, а потом, безо всякого перехода, говоривший сказал:

― А теперь господин Такой-то кратко расскажет вам о грузинской литературе.

Сидевший справа от меня человек достал стопку страниц, и я увидел, что текст отпечатан на машинке через один интервал. Он стал читать, а я ждал перевода. После того, как он прочитал абзац, я вдруг понял, что он говорит по-английски. Мне было очень интересно, потому что я понимал одно слово из десяти. У него было любопытное произношение, ― хотя слова были совершенно английскими, но в его исполнении они звучали совсем не по-английски. Так он прочитал двадцать машинописных страниц.

Позже я взял рукопись и сам ее просмотрел, это было четкое, компактное изложение истории грузинской литературы с самых ранних времен до нашего времени.

Поскольку большинство людей в комнате по-английски не говорили совсем, они сидели и благостно улыбались, ведь им казалось, что их коллега читал на превосходном английском. Когда он закончил, мужчина, который первым произносил речь, спросил:

― Есть ли у вас теперь вопросы?

И поскольку я очень мало понял из того, что говорилось, мне пришлось признать, что никаких вопросов я не имею.

В комнате было довольно жарко, а у нас с Капой болели животы, поэтому мы чувствовали себя не в своей тарелке.

Вот поднялась женщина, которая тоже держала пачку бумаг и сказала:

― А сейчас я прочитаю вам переводы на английский язык некоторых грузинских стихов.

У нее был хороший английский, но поскольку у меня болел живот, я запротестовал. Я сказал ей, что, кстати, является правдой, что предпочитаю читать стихи сам, поскольку так лучше их воспринимаю, и стал умолять ее оставить мне стихи, чтобы потом я смог их прочитать и оценить по достоинству. Боюсь, это обидело ее, но надеюсь, что не очень. Это было правдой, и я чувствовал себя ужасно. Она была несколько резковата. Она сказала, что это единственный экземпляр и что она не желает с ним расставаться.

Читать еще: Как подключить роуминг на мегафоне в абхазии как дома

Встреча с грузинской интеллигенцией

Нас подняли на фуникулере в большой ресторан, находящийся на вершине горы, откуда открывался вид на всю долину. Когда мы поднялись туда, уже наступил вечер, и город под нами сверкал огнями. На фоне черных кавказских вершин отливало золотом вечернее небо.

Это был большой прием. Казалось, что стол был длиной в целую милю. Его накрыли на восемьдесят человек, ― здесь были и грузинские танцоры, и певцы, и композиторы, и кинорежиссеры, и поэты, и писатели ― стол был уставлен цветами, красиво накрыт, а улицы сверкали внизу под утесом, как бриллиантовые. Сюда пригласили много красивых певиц и танцовщиц.

Ужин начался, как и все подобные приемы, с официальных речей, но грузинская натура, грузинский дух не могли такого стерпеть, и все это моментально разрушилось. Просто народ этот не формальный, и у них не получается долго держаться напыщенно. Началось пение, пели соло и хором. Стали танцевать. Разливали вино. Капа не совсем грациозно станцевал своего любимого «казачка», но замечательно уже то, что он вообще смог это сделать. Может, сон дал нам второе дыхание, может, немного помогло вино, и прием продлился далеко за полночь. Я помню, как грузинский композитор поднял бокал, засмеялся и сказал:

― К черту политику!

Я помню, как пытался станцевать грузинский танец с красивой женщиной, которая оказалась величайшей грузинской танцовщицей. И, наконец, я помню хоровое пение на улице и то, как милиционер подошел узнать, что поют, и присоединился к хору. Даже Хмарский немного повеселел. Он был таким же чужаком в Грузии, как и мы. Рухнули языковые барьеры, разрушились национальные границы, и отпала всякая надобность в переводчиках.

Мы замечательно провели время, и прием, на который мы шли со страхом и неохотой, оказался превосходным.

На рассвете мы притащились в гостиницу. Ложиться спать не было смысла, потому что самолет должен был отправиться через несколько часов. Мы еле уложили чемоданы, и каким-то образом ехали до аэропорта, но как именно ― не узнаем никогда.

ДЖОН СТЕЙНБЕК: РУССКИЙ ДНЕВНИК

Американский классик о своем путешествии по СССР

В 1947 году американский писатель Джон Стейнбек вместе с фотографом Робертом Капой совершил путешествие по Советскому Союзу. За время своей поездки он успел побывать в Москве, Киеве, Сталинграде, Тбилиси и Батуми. Впечатления от увиденного он оставил в своей книге «Русский дневник». Мы подобрали из нее несколько отрывков.